26 апреля 1986 года, ровно 34 года назад, произошла авария на Чернобыльской АЭС, последствия которой до сих пор оказывают своё влияние. В память этого события мы публикуем эссе Игоря Польского «Чернобыль и новая экологическая парадигма. Пост-кризисная надежда».
– Что за формула написана на твоей жилетке?
– Сердце + дерево = FSС. Эти жилетки — подарки, с которыми нас пытались проводить на пенсию. Но мы пока держимся.
Я еду в поезде с экспертом FSC России. FSC – международная система сертификации лесной промышленности. Начавшись как низовая инициатива с продуманными демократическими процедурами, она позволяет экологам и общественности осуществлять контроль за деятельностью лесопромышленников, а производителям продукции из дерева и бумаги – украшать ее логотипом FSC, знаком экологичности и ответственного лесопользования.
Эксперт рассказывает мне, что в последние годы экономическая палата FSC протаскивает своих людей в технический комитет, лоббируя интересы бизнеса, и экологов там тоже собираются поставить «своих».
– Экологический рейтинг FSC России упадет, и я не знаю, думают ли они об этом, но все это становится большой финансовой пирамидой, которая уже начинает разваливаться…
Сидим на маленькой станции на юге Архангельской области. Вагоны со штабелями деревьев медленно проезжают перед нашим взором. «Вот это на ЦБК, на бумагу. Березу – на фанеру, елки – на распил», – рассказывает эксперт.
Когда друзья из экопоселения в Швеции рассказывают мне, что у них в споре между крупной нефтедобывающей компанией и общественностью суд встал на сторону общественности, я понимаю, как им удается сохранять оптимизм. Если живешь в стране, где государство вместе с НКО реализуют экологические программы, где машины ездят на биогазе и вся энергетика переходит на возобновляемые источники, можно сохранять веру в то, что, хотя ситуация сложная, мы справимся. Как говорят создатели фильма «Дом», «Поздно быть пессимистами».
Я же чувствую, что живу совсем в другой реальности, когда сижу на скамейке и вижу проезжающие мимо штабеля бывшего леса, когда я слышу, что на территории Москвы еще с советских времен захоронены радиоактивные отходы, и это не мешает современным чиновникам планировать там строительство новой «хорды», когда я читаю о тоннах мусора, вывозимых из Москвы в регионы. И все это на фоне «Зеленого бума», повсеместной экопрофанации и «гринвошинга».
В какой реальности живет большая часть планеты? В какой реальности живут тропические леса, тающие ледники, исчезающие виды? Поздно ли быть пессимистами?
Отказ от признания катастрофы – не это ли стоило жизни множеству людей и мешало адекватно действовать в первые сутки после взрыва реактора на Чернобыльской АЭС? Что вы думали во время просмотра сериала «Чернобыль», когда видели молодого и красивого пожарного, поднимающегося по обломкам со шлангом, чтобы заливать водой взорвавшийся ядерный реактор, выполняя приказы начальства? Вы думали: «Какой молодец, какой герой, как мужественно он встречает неизбежность, соблюдая дисциплину, сохраняя верность, стойкость и мужество»? Или вы думали: «Дурак! Доверься своим инстинктам, бросай шланг и беги! Бери жену и спасайся!»? Как бы там ни было, люди до последнего сохраняют имеющуюся картину мира и следуют общественным нормам, люди до последнего надеются и цепляются за привычное. Парадоксально, но даже в ситуации наступившего кризиса, оказывается, проще быть оптимистами, чем признать происходящую катастрофу.
За месяц до выхода сериала «Чернобыль» я был в гостях у шведских активистов движения «Extinction Rebellion». Как раз в то время стало известно, что после двух недель многотысячных протестов в Лондоне и других городах правительство Великобритании официально объявило «Climate Emergency» – чрезвычайное положение в связи с изменением климата. Эта новость была встречена как праздник: «Йуху! Мы победили! Нам говорили, что ничего не изменить, но теперь важная европейская страна официально признала кризис. И это только начало…».
Действительно, признание катастрофы – это важный шаг. И я радуюсь ему вместе со всеми. Но в реальности, где штабеля леса продолжают проезжать мимо меня, чтобы превратиться в сертифицированную офисную бумагу и упаковку для сока, я спрашиваю себя и других: «Что дальше?»
Живя в этой реальности, не оптимистичной и не пессимистичной, но такой, какая есть перед моими глазами, я спрашиваю себя: «Если бы я, как Харрисон Форд, выступал на глобальном климатическом саммите, или был активистом из XR, что бы я требовал от правительств? Какова бы была моя политическая программа?»
Еще лет сорок назад, после «Пределов роста» и создания концепции устойчивого развития, я бы, наверное, требовал перехода на возобновляемую энергетику и цикличную экономику, введения повсеместного раздельного сбора отходов, энергосберегающих и природосберегающих технологий – всего того, что мы обычно понимаем под экологизацией. Но экологическое движение, его программа и цели – это не что-то абстрактное и вечное. Мы действуем исходя из контекста. Со временем контекст меняется, меняются цели, программа, требования.
Я не хочу преуменьшать заслуги экологистов, я сам разделяю отходы и сдаю пластик в переработку, но сейчас уже не считаю это частью решения. Ситуация изменилась и продолжает меняться очень быстро. Авторы «Пределов роста» посчитали, что у нас есть максимум 100 лет на изменение курса. Половина этого срока прошла, а мы не сбавили темпов уничтожения окружающей среды и продолжаем свой совсем не «устойчивый» рост. На большей части территории Земли «устойчивое развитие» осталось лишь идеей, в то время как шестое массовое вымирание видов в истории планеты и глобальная разбалансировка климата – реальность, в которой мы живем как физические, биологические, живые мыслящие существа.
Как пишет Деррик Дженсен, «Что еще должно случиться, чтобы наконец назвать это апокалипсисом? Вымирание лосося? Глобальное потепление? Озоновая дыра? Сокращение популяции криля в Антарктиде на 90 процентов, превращение моря в Сан-Диего и Мексиканского залива в мертвую зону? Уничтожение великих коралловых рифов? Истребление двухсот видов в день? Четырехсот? Шестисот? Где тот порог, та черта, за которой, наконец, можно использовать это слово?».?
Когда мы, я не говорю о всем нашем обществе, но хотя бы об экологах и экологистах, когда мы готовы будем признать, что предотвратить катастрофу не удалось, что мы уже находимся внутри нее, и что нам нужно срочно пересмотреть в связи с этим всю стратегию и тактику действий, что вся смыслообразующая парадигма экологического движения должна измениться?
Однако, говорить, что мы не смогли предотвратить катастрофу – не значит ли это выбивать почву из-под ног существующего экологического движения? Если на смену оптимизму придет отчаяние, а вместо деятельности во имя устойчивого развития у людей просто опустятся руки, разве это чему-то поможет? И как тогда убеждать общества и правительства в том, что стоит вкладывать усилия в экологические программы?
Признание катастрофы – это всегда непростой шаг. У кого-то действительно могут опуститься руки, но большая часть людей способна оправиться от шока и начать действовать в этой новой реальности во имя человеческой и нечеловеческой жизни. Для эффективной деятельности по сохранению людей и других существ от последствий аварии нужно совершить первый шаг – признать масштабы бедствия. О масштабах бедствия говорят нам доклады Римского клуба, Стокгольмского центра резильентности, климатические и другие исследования, но никакие выводы ученых не могут убедить человека, который отказывается признать эту реальность, пока есть хоть что-то, за что его разум может уцепиться.
Нам рассказывали с детства, что экологические проблемы решаются введением новых технологий и коррекцией каких-то наших действий. Но достоверно мы не знаем ни об одной крупной цивилизации, длительно и устойчиво существовавшей на этой планете.
А знаем мы более-менее достоверно, что после появления земледелия более десяти тысяч лет назад на Ближнем востоке и затем в других местах земледельческие общества стали быстро расти и занимать новые территории, обращая в рабство или ассимилируя местных жителей. Центры древнего земледелия, такие как долины рек Тигр и Евфрат или Сахара, со временем разрушили собственную экосистему, что привело к опустыниванию этих территорий. Развивающимся цивилизациям требовались ресурсы множества других территорий, что привело к масштабным экспансиям и к колонизации. Эксплуатацию природных систем можно было экспортировать в колонии, а ресурсы – импортировать в метрополии, но Земля оказалась круглой, и все это не могло продолжаться вечно. Именно в этой точке мы находимся. Фантасты и космисты звали нас в космос, где мы могли бы найти еще одну Америку с несметными богатствами, чтобы переместить добычу ресурсов в космос, но мы не нашли там доступных для освоения Америк, а здесь мы довели ситуацию до массового уничтожения видов и экологической катастрофы. Повторюсь: мы не знаем ни одной крупной цивилизации, устойчиво существовавшей длительное время . Мы придумали понятие «устойчивое развитие», но в действительности мы не знаем, как цивилизация может перейти в это придуманное нами состояние. Никто никогда этого еще не делал, и мы сами, несмотря на множество громких слов и потраченных денег, не сильно продвинулись на этом пути. Мы успокаиваем себя тем, что у нас еще есть немного времени, и это, по-видимому, будет нашим успокоением до самого последнего момента.
Мы находимся не просто на спаде одной из волн Кондратьева, но на спаде гораздо более длительной волны, начавшейся с появления земледельческих обществ , медленно росшей с увеличением численности населения и развития технологий, породившей взрывной рост в последние столетия и пришедшей, наконец, к неизбежному спаду.
Не важно, есть ли у нас десять, двадцать лет или больше – мы все равно не знаем, что делать и как нам на самом деле измениться. Мы даже отказываемся видеть эту волну. Или же не можем сделать этого, так как большая волна не ощущается, когда находишься у нее внутри.
Но если все же представить, что мы увидели; что хотя бы внутри экологического движения мы признали катастрофу и стали говорить об этом вслух, как это повлияет на нашу программу и деятельность? Какими тогда будут следующие разумные требования зеленых политических движений типа «Extinction Rebellion» и «Fridays for Future»? Если из этой позиции поставить себя на их место, что можно потребовать от правительств, какую программу предложить?
Сериал «Чернобыль» хорошо показывает инертность, неадекватность и запоздалые действия больших иерархических структур в ответ на сложные кризисные ситуации, и при этом – героизм и ценность действий отдельных людей, способных осознать ситуацию вовремя, взять на себя ответственность и совершить поступок. Закон У. Эшби гласит, что “для эффективности управления, разнообразие управляющего воздействия должно быть не ниже разнообразия управляемой системы”. Надеяться, что правительства, ООН или любая подобная бюрократическая и иерархическая структура способна эффективно управлять в ситуации экологического и климатического кризиса по меньшей мере наивно. Сложность биосферных проблем намного превосходит сложность этих неповоротливых, зависящих от инфраструктуры и ресурсов управляющих организаций, это просто вне их компетенции. И все же, если бы сегодня я был представителем экологического движения, выдвигающим политические требования правительствам, я бы сказал им: “Кое-что пока вы еще можете сделать. Кое-что очень важное”.
Катастрофы часто имеют цепной характер, вызывая одна другую. Пример такой цепной реакции – резкое сокращение численности пчёл, вследствие чего возникают репродуктивные проблемы нуждающихся в опылении растений и выпадение целых трофических цепочек. В случае технологически развитой цивилизации цепной характер катастроф иллюстрируется ситуацией с наполненными водой баками после аварии на Чернобыльской АЭС. Пока катастрофа не произошла, вода не представляла опасности, но в первые дни после взрыва реактора из-за возможного соприкосновения с большой массой воды мог произойти еще один взрыв большой силы и смертоносности. Тогда действия людей, вовремя обративших на это внимание правительства, спасли множество жизней. Вещи и процессы, не представлявшие до этого серьезной опасности, в ситуации кризиса внезапно могут стать устрашающе смертоносны. Вся трагедия в Фукусиме является такой цепной реакцией. Катастрофа в виде мощного землетрясения вызвала аварию на стабильно работающей атомной электростанции.
В настоящий момент в различных точках земного шара сконцентрированы целые склады ядерного, химического и бактериологического оружия, действуют и строятся атомные электростанции, хранятся тонны отработанного и неотработанного радиоактивного топлива и высокотоксичных веществ. И в России, и в Швеции, и в других странах есть люди, которые полагают, что ядерная энергетика – это устойчивое и «климатоумное» решение. Я не хочу с ними спорить. Но это утверждение может быть верно только в стабильной ситуации, не провоцирующей катастрофу, способную цепным образом вызвать катастрофы еще более крупные. Мы же находимся в ситуации кризиса, в процессе экологических и климатических изменений, с которыми цивилизованное человечество никогда прежде не сталкивалось. Различные цепные реакции этого кризиса неизбежны: в нашем целом и связанном мире экологические и климатические бедствия уже вызывают экономические, социальные и политические кризисы. Количество так называемых климатических или экологических беженцев вскоре может превысить количество людей, бегущих от войн…
Сейчас взрывоопасные, радиоактивные, высокотоксичные и другие смертоносные вещества находятся, в основном, под контролем военных, ученых и правительств. Их относительно безопасное хранение и использование требует специальной инфраструктуры и некоторого уровня социальной и политической стабильности. Если политическая и социальная стабильность будет серьезно нарушена экологическим и климатическим кризисом, что произойдет с этими веществами? Кто тогда будет в состоянии осуществлять их хранение, обслуживание и принять необходимые меры в случае аварии?
Цель этого текста – не напугать читателя и не ввергнуть в отчаяние. Цель – сказать о том, что ситуация уже изменилась, и что нам необходимо признать то, что происходит в действительности. Необходимо перестать надеяться на фантазии и идеи, существующие, увы, только на символическом уровне, но не в физической и биологической реальности нашей жизни В той самой реальности, которая претерпевает очень быстрые изменения. Признание ситуации ценно уже само по себе, потому что позволяет изменить наш способ мышления и действий — искать и находить новые ориентиры и надежды, укореняющиеся не в техноутопизме и призрачной вере в «устойчивое развитие», а в реальных возможностях продолжения жизни во время кризиса и после него. Такое признание предполагает действия, направленные на трансформацию собственной жизни и всей нашей культуры,на порождение будущего, согласующегося с реальной ситуацией, на закладывание семян этого будущего, способных прорасти после пожара… Но более того признание кризиса предполагает срочные действия, направленные на сохранение людей и других живых существ от тех катастроф и аварий, от которых мы еще можем их защитить. Долг журналистов, активистов, ученых, экологов, политиков, всего экологического движения и гражданского общества сегодня – бить в набат и требовать от правительств, корпораций и международных организаций принять срочные меры по предотвращению кризиса еще большего, в частности, призвать к утилизации и безопасному захоронению ядерного, химического и бактериологического оружия, радиоактивных, высокотоксичных и других веществ, способных вызвать массовую гибель и/или причинить долговременный вред человеческим и нечеловеческим живым существам в случае катастрофы
Мы не можем предсказать развитие ситуации, мы не знаем, по какому именно сценарию пойдет кризис, но мы знаем о том, что кризис есть, что климат меняется, целостность биосферы нарушена, а также то, что катастрофы вызывают новые катастрофы.
Это – достаточное обоснование для того, чтобы действовать. Сохранение жизни людей и других живых существ – достаточно универсальная ценность для сотрудничества самых разных политических, идеологических и общественных сил и достаточная причина для включения этих требований в актуальную повестку. Громкие слова часто звучат фальшиво, но, похоже, наш долг и перед человечеством, и перед планетой сегодня заключается уже не в том, чтобы предотвращать уже наступивший кризис, а в том, чтобы использовать оставшиеся годы относительной стабильности для того, чтобы заложить семена будущего и предотвратить кризисы и катастрофы еще более страшные, чем те, что мы предотвратить уже не в силах. Поздно быть пессимистами, но поздно и быть оптимистами. Пришло время признать и принять ситуацию, став реалистами, и действовать во имя жизни.
Сейчас я нахожусь в маленькой деревне на юге Архангельской области. Катастрофа здесь произошла уже давно. Затерянную в лесах деревню связывает с цивилизованным миром шаткий висячий мост и дорога, поддерживаемая лесорубами. Многие жители разъехались, магазин закрылся, хорошие бревенчатые дома постепенно гниют и разваливаются, но жизнь в деревне не заканчивается. Новые хозяева четырех домов сажают и сеют, заводят животных и чинят постройки. Мост уже ломался и уносился рекой, выходящей из берегов всё больше с каждой весной из-за вырубок прибрежных лесов, электричество иногда отключается, но я не сомневаюсь, что люди здесь смогут продолжить жить, несмотря ни на что, как и во многих других точках земного шара. Можно представить, что мы говорим о конце света или о чем-то подобном, но это не так. Мы говорим здесь о новой надежде, которую можно было бы назвать посткризисной или даже пост-апокалиптической – надеждой на то, что, несмотря на сложную ситуацию, в которой мы оказались, цепь поколений не прервется и жизнь продолжится в новых условиях, в новых общественных формах и новых, адаптировавшихся к переменам экосистемах. Возможно, этот кризис и есть наша возможность переосмыслить свой способ жить и хозяйствовать, создать действительно устойчивую цивилизацию или что-то совсем новое, название для чего еще не придумано. Но в любом случае для этого нам необходимо сначала выжить.. Сериал HBO «Чернобыль» вышел удивительно вовремя. Как звук набата и напоминание о недавнем прошлом, он предупреждает нас о возможном будущем, которое нам предстоит предотвратить.
